Возвращаясь от Кристы, я нюхал свою руку.
Мне казалось, что она пахнет еловыми ветками, запах которых так легко спутать с запахом покойника. И неожиданно в памяти всплыло, что люди, обладающие тонким нюхом, улавливают трупный запах уже за двадцать четыре часа до кончины умирающего .
Я разучился отличать суеверие от истины. У меня, человека неверующего, знающего, что нелепо надеяться на чудо, на молитву, если организм не в силах противиться смерти у меня однажды ночью руки сами собой сплелись в молитвенном порыве. Я почти молился кому-то, чье существование в этот миг считал по меньшей мере вероятным. Однажды в раннем детстве я вот так же горячо молился, когда обжег до волдырей кончик пальца и мне было ужасно больно. Боль тогда действительно утихла, вот и теперь я был непоколебимо убежден, что моя молитва, молитва неверующего будет безусловно услышана скорее, чем, к примеру, молитва какого-нибудь священнослужителя вроде Реммельгаса, для которого она является привычной повседневной обязанностью и не требует никаких усилий, никакого самопреодоления.
Между тем время тянулось невыносимо медленно. Ответ был все такой же безнадежный: состояние прежнее.
В один из этих бесконечно мучительных дней, когда я тщетно пытался вырваться из когтей всевозможных предчувствий, догадок, внушений и суеверий, я встретил Эрму. С нотами под мышкой она спешила к матери в садовый домик там, мол, ничто не мешает ей упражняться на рояле, тогда как в ее новом доме заниматься музыкой почти невозможно.
Она считала, что я уже уехал за границу вместе с барышней Леэтмаа кто-то видел меня, когда я ходил за паспортами и визами. Я пошел с Эрмой, как будто она могла меня чем-то утешить или хотя бы рассеять растущее во мне суеверие.
Казалось, в наших отношениях ничего не изменилось как и в былые времена, она пригласила меня зайти, послушать недавно разученную ею вещь. Бетховена? спросил я с горечью. А вот и нет Шопена, засмеялась в ответ Эрма. Твоего собственного Шопена.
- Возвращаясь от Кристы, я нюхал свою руку.
- А разве твой муж не ревнив?
- Я зажал уши.
- И тут мною овладела неотвязная мысль.
- Ничего не скажешь.
- Я и уберу ее.
- Криста поняла меня.
- А я, наоборот, легковерный.
- А кто же третий?
- Была уже ночь.
- Ведь что ни говори.
- Ярко светило солнце.
- Ишан слушал и не верил своим ушам.
- Человек кричал из последних сил.
- Хан, если вы позволите.
- К орудиям подвели пять-шесть новых лошадей.
- Словно в ответ ему.
- И поэтому приказал торопиться.
- Люди, я никогда небыл головорезом.
- Будьте мужественными до конца!
- В назначенный час.
- Не надо думать так, хан.
- По его расчетам.
- Хан убрал руку и стал говорить.
- К страшному врагу?
- Пусть войдет!
- Позвать разведчика!
- Они были готовы вступить в бой.
- Ну, если сказать.
- Тогда говорите, с чем пришли.
- С нами аллах!
- Вот так надо, славные мои воины!
- Зачем они понадобились тебе, хан?
- Потерпи, Келхан, я сам проверю.
- И упал в ноги Каушут-хану.
- Сотня женщин уже сидела на конях.
- За голову по голове!
- Но кто за кем гонялся.
- Сквозь шум боя.
- Твое место, хан, среди вождей.
- Проси о милости, хан!
- Повернуть назад!
- Алла-хи акбер!
- Я увидел, что на ней синее бархатное платье.
- Что там может быть не в порядке?
- Тело пианиста вдруг словно ожило.
- Я утверждал, что.
- Это же полнейшая чепуха.
- Я все же благодарна тебе.
- По мере того как.
- Она прибегла даже к помощи лорнета.
- Я опустил веки.
- Ты с ней знаком.
- Теперь и Эрме стало не до музыки.
- Я жестоко страдал.
- Пока алюминиевый чайник нагревался на электроплитке, Эрма сев за рояль.
- Я взял протянутую Эрмой пустую чашку.
- Трагическое одиночество вещей
- И тем более не Данте.
- А также вещи.
- Меня уволить?
- Я уставился в окно.
- Я вынужден был все время сдерживаться.
- Выражаясь библейским языком змей.
- Но кто же этому поверит?